Посёлок Севводстрой и прилегающая к платформе Лианозово территория Марковского исправительно-трудового лагеря на карте 1968 года (геоподоснова 1962-1964 гг.).

Оскар Рабин. Королевство Лианозово. 1962.

Картина известна под названием "Ст. Лианозово бар. 2 кв. 2"

Можно предположить, что это один из двух существовавших в те годы переездов через железную дорогу у платформы Лианозово.

Этап на север

Идут на север, срока огромные.

Кого ни спросишь – у всех указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые.
Взгляни, быть может, в последний раз.

А завтра утром покину Пресню я,
Уйду с этапом на Воркуту.
И под конвоем, в своей работе тяжкой,
Быть может, смерть я свою найду.

Никто не знает, когда к тебе, любимая,
О том напишет товарищ мой.
Не плачь, не плачь, подруга моя милая,
Я не вернусь к тебе, к тебе домой.

Друзья накроют меня бушлатиком,
На холм высокий меня снесут
И закопают в землю меня мерзлую,
А сами тихо в барак пойдут.

Идут на север, срока огромные.
Кого ни спросишь – у всех указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые.
Взгляни, быть может, в последний раз.

Сначала здесь планировался очерк о Лианозовской группе, а точнее, об Оскаре Рабине, её признанном идейном вдохновителе, однако кривая вывела совсем не туда. И вот почему. Когда пытаешься копнуть чуть поглубже, казалось бы, совсем недавние события, натыкаешься на скелеты, оставленные после себя советскими. Так получилось и на этот раз. Только так и должно было произойти. Даже поверхностные исследования по итогам прогулок по Бескудниковской ветке и прилегающим к ней районам показали, что учреждения ГУЛага довольно густо покрывали нынешние северные районы столицы. Вспомним хотя бы Кондейштрассе — Поморскую улицу. А теперь выяснятся, что практически весь участок от платформы Лианозово до Долгопрудного и Северной водопроводной станции — это бывшее хозяйство Марковского исправительно-трудового лагеря. И не так уж и важно, что лагерь переходил из подчинения в подчинение и от одного советского ведомства к другому, суть его оставалась неизменной.

Гуляя по Лианозову и ещё ни о чём не подозревая, мы всё-таки удивлялись: что это за Севводстрой такой? — что-то уж слишком похоже на Беломорканал, и чем отличается посёлок Северный от посёлка Севводстрой? Как оказалось, принципиально — ничем. Это всё часть того самого солженицынского архипелага.

Марковский исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ) принял первых заключённых 24 февраля 1948 года. Управление строительства первоначально дислоцировалось у платформы Марк, по названию которой лагерь получил своё имя, в дальнейшем руководство деятельностью лагеря осуществлялось из Долгопрудного. Бараки и служебные постройки разместились у платформ Марк и Лианозово. У пл. Лианозово стояли бараки женского лагеря, мужской лагерь был в Северном.

В интервью, опубликованном Colta 2 декабря 2014 года, Рабин вспоминал: "Когда мы поселились в Лианозове, это была еще Московская область. Там находился лагерь, небольшой, 20 бараков, но тем не менее обнесенный колючей проволокой, с вышками. Это был женский лагерь, но, конечно, не политический. Политических никто так близко от Москвы не держал. Их угоняли бог знает куда. А слева от железной дороги был маленький заводик, где производили битумную смолу. А дальше, километров пять за нами, строили Северную водопроводную станцию. И там был свой лагерь, мужской, который обслуживал все строительство.

Я поступил работать на строительство этой Северной водопроводной станции, потому что мы с Валентиной, дочерью Евгения Леонидовича <Кропивницкого>, поженились, и первое время негде было жить. Сначала снимали комнату в деревне Виноградово, наверху там была церковь, говорили, что ее строил Казаков.

А в Лианозове женский лагерь при Хрущеве ликвидировали или перенесли, и остались эти бараки. Их переделали под жилье, и я от строительства получил комнату в одном из них. Барак для вольнонаемных: у меня была должность «десятник разгрузки железнодорожных вагонов», которые приходили с самыми разными грузами для строительства этой огромной станции. Мне дали комнату 19 метров, и в ней мы жили 9—10 лет. Там я и рисовал в свободное время, потому что работа у меня была по дежурству: сутки дежурил, двое свободен. Правда, в те времена я еще ничего не зарабатывал картинами, да и не мог зарабатывать".

В интервью "Новым известиям" 9 декабря 2008 года Рабин говорит следующее:

"Несколько лет назад, будучи в Москве, мы побывали и в Лианозово. Из того, что можно узнать, — как раз узкоколейная линия железной дороги, по которой вагоны шли на северную станцию. Но вот место, где стояли наши бараки, уже невозможно найти, потому что там стоят огромные, шестнадцати– и двадцатиэтажные здания. Всё совершенно другое".

Здесь напрашивается небольшое пояснение. Во-первых, журналистка, скорее всего, неправильно записала слова Рабина: от точно знал разницу между узко- и одноколейной дорогой. Во-вторых, речь идёт, по всей вероятности, как раз о Севводстрое — именно там теперь всё застроено высотными домами.

По воспоминаниям Рабина, в Марковском лагере сидели уголовники, а отнюдь не политические заключённые, но разве всех политических отправляли на Колыму? Вспомним несчастного Гехта, о котором, если бы не «Лехаим», никто бы не вспомнил, никто бы не узнал. То, что Гехт не был уголовником, ни у кого сомнений не вызывает (его даже реабилитировали в период "оттепели"), но и вряд ли был настолько политически опасен, что его следовало отправить непременно в Магадан. А сидел он в лагере у Бескудниковской ветки. Лазарь Шерешевский, вспоминая, как он познакомился с Гехтом, писал, что барак, куда его определили, был исключительно политическим (сплошь 58-я). Так что с Рабиным можно поспорить относительно того, каким контингентом был укомплектован Марковский ИТЛ.

Да и что такое «уголовник» в 1948-1953 гг.? В лагерях, тюрьмах и колониях СССР к началу 1953 года содержалось более 2,5 миллионов человек, из которых не более 220 тысяч были особо опасными государственными преступниками, и добрая половина уголовников стала таковой после принятия указов Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» (как тут не вспомнить закон «семь восьмых», злополучные колоски и «200 метров пошивочного материала»!) — максимальный срок был до 20 лет! — и «Об усилении охраны личной собственности граждан». Как писал Николя Верт, приложение к этим указам опубликовано не было, а оно касалось серьезного изменения законодательства о «мелких кражах на производстве». До тех пор, согласно закону от 10 августа 1940 года, эти хищения, особенно частые в условиях экономики хронического дефицита и низких зарплат, карались заключением на один год, а отныне вводилось наказание в 7-10 лет ИТЛ, как и за любую кражу «государственного имущества. За 6 лет (1947-1952 гг.) более полутора миллионов человек были осуждены за хищение «общественного имущества». Кроме того, около 700 тысяч человек были осуждены за кражу личной собственности. Для первых средний срок составлял 8,7 лет, для вторых — 6 лет. Именно об этом пелось в песне "Этап на север", и срокá были действительно огромными. Ещё раз подчеркнём, дело не в том, что реальные уголовники получали новые сроки, а в том, что под раздачу попадали случайные люди. Амнистию 1953 года, с этой точки зрения, была несомненным и беспрецедентным послаблением советского режима, реальным шагом к свободе, когда из лагерей как раз и вышли эти самые случайные люди.

К моменту смерти Сталина только заключенные, осужденные по этим указам, составляли половину населения ГУЛага (1 241 919 человек из 2 526 402). Объяснение массовым «посадкам», основанием для которых стали указы 1947 года, вероятно, можно найти в необходимости восстановления разрушенного войной хозяйства за счёт привлечения дармовой рабочей силы, а также в обычной репрессивной реакции на общественно-политический кризис, разразившийся после войны на фоне карточной системы, действовавшей с 1940 года, засухи, неурожая и голода 1946-1947 годов, а также захлестнувшей страну волны преступности. Если вообще в этом следует искать хоть какую-то логику.

Но вернёмся к Севводстрою, бывшему отделением Марковского лагеря. Территория посёлка располагалась между западной окраиной дачного посёлка им. Ларина и железнодорожной веткой в посёлок Северный. Таким образом нашли своё объяснения старые дома постройки 1956 и 1958 гг., так поразившие нас своим присутствием в глубине обычного спального микрорайона, возникшего здесь в первой половине восьмидесятых. Они появились уже после закрытия лагеря на территории посёлка. Остальные постройки, остававшиеся от Марковсковского лагеря, возведённые его заключёнными, были снесены примерно к концу пятидесятых годов, а на их месте появилась новая одно- и четырёхэтажная застройка, снесённая в свою очередь к 1982 году, и как всё это выглядело, мы теперь вряд ли узнаем.

Стало понятным, что железнодорожная ветка в посёлок Северный, а также, вполне вероятно, её бывшее путевое развитие у нынешнего жилого комплекса «Магнолия парк» (уж никто и не помнит про «Магнолию» — теперь это просто несколько жилых домов) — всё это создано теми безвестными обитателями одного из островов архипелага ГУЛаг, построившими и прежний Севводстрой, и Северный, и водопроводную станцию, и железную дорогу к ней.

Как пишут в справочнике «Система исправительно-трудовых лагерей в СССР», бесплатная рабочая сила использовалась не только на строительстве Северной водопроводной станции и подъездных железнодорожных путей, но и жилого фонда (в том числе жилгородка у пл. Лианозово), коммунально-бытовых и санитарных учреждений, автодорог, складов, центрального бетонного завода и цеха железобетонных изделий; заключённые привлекались к договорным работам на Лианозовском заводе No. 31 (возможно, речь идёт о ЛЭМЗ, бывшем Вагоноремонте) и на заводе No. 2 МАП (вероятно, один из заводов в промзоне между Савёловской железной дорогой и нынешним Алтуфьевским шоссе), они выполняли все работы, которые велись в этих местах стройконторой Главного управления лагерей железнодорожного строительства, занимались лесозаготовками в Мантурове Костромской области, строили деревообрабатывающий комбинат, добывали гравий, булыжник, камень, щебень и т. д.

Через полтора месяца после смерти кремлёвского горца, 24 апреля 1953 года, на общей волне массового закрытия лагерей Марковский лагерь прекратил своё существование, а его подразделения были переданы Управлению исправительно-трудовых лагерей и колоний Министерства юстиции.

Могли ли себе представить славные русские дачники, приезжавшие на открытую в 1913 году платформу Лианозово, чтобы разбрестись потом по своим маленьким домикам, что пройдёт всего двадцать с чем-то лет, и их сменит новая советская буржуазия, для которой построят новый дачный посёлок — имени Ихил-Михла Залмановича Лурье (того самого, который проектировал кибуцы в Крыму и был большой шишкой в большевицком правительстве, а теперь лежит в кремлёвской стене), а еще через 20 лет в Лианозове поселят бесправных зэков. Новые господа и новые рабы, новые дачи и новые — невиданные доселе в России — бараки. При полном отсутствии гарантий, что обитатель дачи не превратится в обитателя барака.

Парадокс Рабина

Как писал Алек Эпштейн в своей книге «Художник Оскар Рабин. Запечатленная судьба», творчество Рабина и Лианозовской группы — это вопрос не только искусства, но и еврейский вопрос, и вопрос политический. И тут нельзя не отметить странное, на первый взгляд, противоречие. Ларин-Лурье, человек и пароход дачный посёлок, стоял у истоков самой дикой диктатуры, жестокого и подлого коммунистического государства, а художник-нонконформист Оскар Рабин был вынужден бежать из построенного Лурье и его соратниками тоталитарного ада — и это уже в семидесятые годы, когда среди коммунистической бюрократии настроения были уже относительно вегетарианскими, и расстрелы заменялись ссылками и выдворением диссидентов за рубеж. В итоге создатели советчины, их многонациональные дети, родственники, друзья и знакомые остались собственным родителями крайне недовольны и бежали из СССР, оставив русских разбираться с тем, что натворила в России советская администрация.

Деталь лепнины над входом в бывшую школу. 8 марта 2006 года. Как сообщил Путеец (15.03.2006 г.), барельеф над входом в школу переделали. Еще совсем недавно там была подпись "В.И. Ленин"! Окрас строения был раньше грязно-бежевым.

Парадокс Рабина дополняет и тот факт, что с 1958 года он жил в «квартире», выделенной ему в бывшем женском бараке Марковского лагеря, островка архипелага, открытого замечательными первопроходцами, упомянутыми Солженицыным в своей последней большой работе, что навлекло на него гнев интернационалов: списки руководящих работников ГУЛага выглядят так, будто их составили антисемиты. Потому что кукловоды, управлявшие советской администрацией, знали, на кого надо сваливать всё, что творилось в СССР под её прозорливым руководством. Короче говоря, "свободного" советского человека поместили в лагерный барак — живи и радуйся жизни, а то дачных посёлков на всех не хватает.

Если внимательно почитать Алека Эпштейна (а его работа, по нашему мнению, наиболее точно и полно отражает путь художника), политический сюжет в жизни Оскара Рабина тоже по-своему интересен. Хотя бы потому, что вокруг советских нонконформистов и диссидентов всегда было много прытких иностранных журналистов, хитрых сотрудников посольств, какой-то странной, как бы сказали сейчас, неадекватной публики, статей, заявлений, петиций, воплей и дурацких выходок, да только вот обычным обывателям всё это было неинтересно и непонятно, оно проходило мимо них, подчас они об этом просто не знали. Как только вокруг творчества очередного несогласного улеглись трескотня и пыль, в итоге ничего не оставалось, будто и в самом деле ничего не было, никому нонконформист становился не интересен — ни дипломату, ни журналисту, ни агенту ЦРУ, ни сотруднику КГБ. Так и случилось со всеми несогласниками с началом перестройки. Оскар Рабин, делясь своими мыслями на эту тему с журналистами, по сути, подтверждал ощущение пустоты после своей эмиграции на Запад, когда мир вдруг перестал вращаться вокруг «Бульдозерной выставки» и московской богемы.

Но дело не в этом, а в том, что шестидесятники и в широком смысле еврейская интеллигенция (другой просто не было, её ликвидировали после 1917 года) с середины пятидесятых по восьмидесятые годы прошлого века была единственной творческой силой, сопротивлявшейся, как могла, советской заунывности и непроглядной серой мгле тоскливого быта.

И всё-таки Рабин — счастливое исключение из правила: он успешный художник, живущий собственным трудом, занимающийся любимым делом, умеющий ценить комфорт и — в хорошем смысле — покой, обретенные им в такой милой и уютной Европе, и быть благодарным стране, давшей ему пристанище, но где, увы, он так и не стал «своим», оставаясь, как он сам себя называет, русско-еврейским художником. А между тем его работы как-то так незаметно стали общечеловеческим наследием, войдя в музейные собрания и частные коллекции Москвы, Петербурга, Нью-Джерси, Кёльна и Парижа...

Оскар Рабин умер во Флоренции 7 ноября 2018 года.